Бернадо Бертолуччи, которого в молодости называли «вундеркиндом итальянского кино», сегодня причисляют к последним живым классикам международного авторского кинематографа. В своих фильмах он всегда искал ответы на вопросы, волновавшие его самого, поэтому главная тема лучших фильмов Бертолуччи («Конформист», «Последнее танго в Париже», «Под покровом небес» и т.д.) - «человек против»: против общества, против другой цивилизации, наконец, против самого себя. Большую часть жизни он работал за пределами своей родной Италии и метался между различными влияниями, которые делали его фильмы совершенно непохожими друг на друга: коммунизмом и социализмом, итальянскими классиками Пазолини, Антониони и Росселини и французским новатором Годаром, фрейдизмом и буддизмом. Не удивительно, что список любимых фильмов Бертолуччи1 отчасти отражает хронологию его увлечений и историю влияний.
«Если бы я был кинокритиком, я бы следовал правилу (игры), содержащемуся во фразе Жана Ренуара: «Не тратьте время на то, чтобы говорить плохо о фильме, который терпеть не можете, вместо этого говорите о фильмах, которые вы любите, и поделитесь с другими вашим удовольствием… Своим самым любимым режиссером я бы назвал Ренуара, он для меня все, и отец, и мать, а фильм номер один для меня – «Правила игры».2 «Фильм снят в 1938 г., незадолго до начала Второй мировой войны. Там есть сцена, в которой компания, собравшаяся на выходные на вилле близ Эльзаса, отправляется на охоту. Они убивают птиц и кроликов, и охота постепенно превращается в кровавую резню. Сейчас эта сцена кажется поистине пророческой: Ренуар будто бы предвидел кровавую резню, которая вскоре захлестнула всю Европу».3
«[В свое время] на меня произвел впечатление большой экран [Французской] Синематеки во дворце Шайо*. В большом зале, длинном и узком, экран занимал всю стену. Несколько лет спустя я спросил у Анри Ланглуа, основателя и вдохновителя Синематеки и, косвенным образом, Новой волны, зачем нужен такой огромный экран. А он ответил: «Это для фильмов Росселлини, - и добавил: — Рамка его кадра** может в любой момент раздвинуться вверх, вправо, вниз, влево, и надо быть к этому готовым»...
«Годар – это настоящий гуру для меня, понимаете? Я думаю, существует кино «до» и «после» Годара, как до и после Рождения Христа».4 «Когда я снял своей первый фильм…, мне был двадцать один год. На первом интервью я попросил журналистов, чтобы оно проходило по-французски. Они посмотрели на меня в недоумении и спросили почему. Я ответил, что кино говорит по-французски. Я был безумно влюблен в Новую волну. В 1959 году, сдав экзамены на аттестат зрелости, я провел лето в Париже, где посмотрел «На последнем дыхании»… Я был убежден, что все новое случается в Париже. Я провел там месяц, и, когда бродил по городу, мне казалось, что я постоянно нахожусь внутри годаровского «На последнем дыхании» - фильма, снятого от начала до конца на парижской натуре, днем и ночью…
Кто не знал кино шестидесятых, «не знает, что такое сладость жизни». Все началось с протеста против «cinema du papa», папенькиного кино*, потом получили успех у публики первые фильмы Жан-Люка и Франсуа [Трюффо]. Я был помоложе [их], но в Каннах, в Пезаро** или на других менее крупных фестивалях мы встречались и чувствовали себя не только людьми одного поколения, но членами виртуальной или идеальной группы, в которой были канадцы, итальянцы, молодые американцы, бразильцы… Во время этих встреч кипели страсти, мы жили в полной благодати, и объединяло нас ощущение, что кино - это центр вселенной. Я имею в виду, что если я снимал фильм, кино влияло на него больше, чем жизнь, или, лучше сказать, жизнь влияла на него через кино. В то время я говорил с вызовом, что мог бы убить или дать себя убить за план-эпизод Годара. Именно Годар, снимавший по два-три фильма в год, представлял нас лучше всего».2
«Я не часто плачу, но тут [на этом фильме] слезы лились рекой».5
«Моей первой работой в кино было создание фильма «Аккатоне» вместе с Пазолини (я был его ассистентом). Ни Пазолини, ни я толком не знали, что такое кино. Все это было похоже на «изобретение» кино. Пазолини, не сделавший до этого ни одного фильма, снимал крупным планом. Крупный план в его фильме стал для меня открытием. Казалось, это были первые крупоплановые кадры, ибо они были первыми для Пьера Паоло».6
«В последние годы* имя Брессона стало просто словом, сущностью, своеобразным кинематографическим манифестом поэтической строгости. Для меня и моих друзей «брессоновское» означало крайнее, моральное, недостижимое, возвышенное, карающее кинематографической напряжение. Карающее, потому что его фильмы – это сильнейшие чувственные переживания, не приносящие облегчения (если не считать облегчения эстетического, что само по себе является разрушительным наслаждением)... Я люблю Брессона, потому что он – противоположность Ренуара, которого я обожаю, потому что кадр Брессона означает что-то одно и не создает двусмысленности. Ренуар и Брессон представляют две души французской культуры: Ренуар – как Бодлер, как Пруст, текучий, неудержимый, Брессон – как картезианская культура. В живописи Ренуар может быть Ренуаром или Энгром, а Брессон – ровно наоборот**».2
«Этот фильм никогда не считался классикой своего жанра. А вот для меня это классика. Я провожу параллели между ним и «Дамами Булонского леса» и нахожу, что эти два фильма очень похожи. Оба были сняты в 1940-х годах, с разницей всего в несколько лет, и поэтому пропитаны одинаковой атмосферой, настроением своего времени. Мария Казарес* из «Дам» - это женщина-кошка. Когда ее бросает любовник и она обещает - «Я отомщу за себя», в этот момент в ней есть что-то очень похожее на героиню Симоны Симон**, когда та осознает, что не может избежать предначертанного и вынуждена следовать непреодолимому зову природы, порицаемому и осуждаемому***. Эти два фильма словно отражают друг друга».3
«Когда я был в жюри на Токийском международном кинофестивале, мы присудили приз этой японской ленте в номинации «Лучший фильм»… Это один из самых красивых и трогательных фильмов о юности из всех, что я видел… Действие картины разворачивается далеко от Токио: несколько учеников становятся заложниками стихии в собственной школе, которая попадает в центр урагана».7 «Фильмы разрушительный, я бы даже сказал, неистовый. Как будто у этих ребят в сознании путаница, типичная для молодых немцев шестидесятых, когда они разрывались между чувством вины и героическими идеалами».2
«Этот фильм мне нравится из-за того, что полное отсутствие психологии в нем компенсирует чистое действие, экшен. Такого результата добиться очень трудно. Было много попыток (например, в комиксах), и все безрезультатно. «Скорость» привлекает к себе отсутствием каких-либо человеческих мотиваций, тут все абстрактно: противостояние Добра и Зла в чистом виде».7
«Этот фильм так же хорош, как фильм Годара «На последнем дыхании». История любви главных героев основана на их обоюдной любви к оружию и умению хорошо стрелять. Они знакомятся на соревновании по стрельбе и обнаруживают, что оба отличные стрелки, не уступающие друг другу. Их дальнейшая судьба складывается так, что свои таланты они решают использовать для того, чтобы грабить банки, и мы видим - ради достижения своих целей главная героиня способна идти по трупам. Как девушки из фильмов «Мальтийский сокол»* и «Из прошлого»**. Вообще в фильмах подобного рода женские персонажи интереснее мужских. В традиционном голливудском кино женщина всегда вела себя предсказуемо, пока наконец не получила свободу и право играть отрицательных персонажей. Когда в фильме «На последнем дыхании» героиня Джин Сиберг*** предает своего возлюбленного (Бельмондо), то выясняется, что она лишь играла девушку, которой в действительности не существовало, - ее образ сам себе выдумал главный герой. Такие женщины могут быть сколько угодно порочными, но для нас они остаются невинными из-за того, что мы смотрим на них глазами мужчин, которые их любят. А может, мы и в самом деле любим их за порочность».7
«Первый мультфильм, который я вообще помню. Мне было тогда лет 5, и я был сильно напуган. Я еще потом долго вспоминал, как Белоснежка бежала через лес, и деревья тянули к ней свои ветви, похожие на руки скелетов».7
«Мой отец был также кинокритиком*. Мы жили в деревне близ Пармы, и два или три раза в неделю он возил меня в город смотреть фильмы. Так я познакомился с Джоном Фордом и другими великими авторами. Он приобщил меня как к кино, так и к поэзии».2 «Я обожал американские фильмы о войне, и с 1949 по 1953 год не пропустил ни одного. Самым любимым был фильм «Они были незаменимыми». Ну и вестерны, разумеется. Конечно же, я был влюблен в Джона Уэйна**. Мне казалось, что я на него похож. Я даже старался подражать его походке. Моему отцу принадлежал небольшой участок земли, где мы собирались с друзьями. Они были из бедных семей и не могли ходить в кино, поэтому я рассказывал им, что происходило в фильмах. Затем мы разыгрывали эти сюжеты. Я выступал то в роли режиссера, то был Джоном Уэйном, особенно мне нравилось «умирать» в конце «фильма».7
«Моя жена затащила меня на этот фильм девять лет назад*, когда мы были в Париже. Но после первой части картины, эпизода «Маска», я был настолько взволнован, что у меня поднялась температура и я не смог досмотреть фильм до конца. Через пару лет я снова решил увидеть «Наслаждение». Посмотрел первую часть, вторую (под названием «Заведение Телье»), в которой проституткам из борделя разрешено сходить в церковь для причастия. И это было так прекрасно, что я снова не выдержал и ушел с сеанса, настолько это трогало и брало за душу. Спустя несколько лет я смог увидеть, наконец, третью, самую тяжелую часть фильма, которая называется «Натурщица». Даниэль Желен** играет художника, который увлекся своей натурщицей. У той случаются невротические расстройства, и это сводит молодого человека с ума. Однажды она выпрыгивает из окна и ломает обе ноги. В этой части заключена основная мысль всего фильма: «Наслаждение – это совсем не весело».7 «Посмотрев «Удовольствие» полностью, я, кажется, понял и причину моей столь экстремальной реакции. В одном из эссе Ролана Барта***, «Удовольствие от текста», содержится нечто, что можно применить к фильму Офюльса. Барт вспоминает, что в течение долгого времени, особенно это касается моего поколения, удовольствие считалось чем-то мерзким, достойным презрения. Причиной был своеобразный вид политического морализаторства, который доводил до заявлений типа «lе plaisir c'est de droit»: удовольствия - это для «правых». Барт говорит, что удовольствие не находится ни справа, ни слева, он говорит о прекрасном дне, когда автор сможет позволить себе смешать разные жанры, все, что обычно разделяют: драму и комедию, историческое и повседневное, поэзию и прозу. В «Удовольствии» происходит нечто похожее, все перемешано, полностью отсутствует академичность кино, автор позволяет себе все... В «Удовольствии» меня особенно глубоко поражает способность Офюльса рассказывать и описывать одновременно. Описывая, он продолжает рассказ, а продвигая вперед рассказ, одновременно дает описания. Эта способность уже везде утеряна в современном кино, может быть, ею еще обладает Вонг Карвай и очень немногие другие. В любом случае не стоит стесняться испытывать удовольствие, большое удовольствие, даже слишком много удовольствия, смотря «Удовольствие».2
«Один из первых фильмов в длинной череде картин, которые я нахожу абсолютно порнографическими: в них нет никакой истории, характеры героев определены не психологией, а их сексуальностью. Но в то же время этот фильм сделан самым тщательным и серьезным образом – пафосно и торжественно».7
«Красивый фильм Антониони, одна из лучших его работ, неоцененная, к сожалению, по достоинству. В нем весь Антониони, правда, еще до того, как он стал сознательным экзистенциалистом... В фильме есть сцена, где главный герой-режиссер и его подруга-актриса участвуют в Венецианском кинофестивале со своим фильмом, но их так громко освистывают, что они сбегают из зала во время сеанса. То же самое, только в реальной жизни, произошло с Микеланджело в Каннах, куда он привез свой фильм «Приключение»: он и актриса Моника Витти, плача, бежали из кинозала. А в фильме герои, пряча свои лица, покидают фестиваль и потом слышат от своего друга-критика: «После второго просмотра это еще хуже. Какой-то кошмар». Из-за провала в кино и неудач в любви подруга режиссера больше не может играть, но он верит, что его любовь поможет ей снова обрести уверенность в себе».7
1. Журнал «Сайт энд саунд», сентябрь, 2002 г.
2. Бернардо Бертолуччи, «Мое прекрасное наваждение». М., «Колибри», 2012
3. Бернардо Бертолуччи, «Фильм, изменивший мою жизнь», газета «The Observer», 28 февраля 2010 года. Перевод – сайт kinote.info
4. Газета «Гардиан», «Films are a way to kill my father»
5. Газета «Лос-Анджелес Таймс», статья «Chaplin's classics, with extras from the archives»
6. Журнал «Синеаст», №4, 1973 г.
7. Журнал «Фильм Коммент», июль-август, 1996 г.